Читать китов как звездное небо

Привожу своих китов

Я часто езжу в научные экспедиции, но многие из них по ряду причин сейчас под вопросом. Работаю в проектах по изучению серого кита на Сахалине и пишу кандидатскую. Там я провела много лет: ищу китов и беру биоматериал. Есть еще конференции — международные и российские. Научная деятельность так и выглядит: летом ездишь в поля, собираешь данные, потом обрабатываешь их, публикуешь, осенью и зимой выступаешь на конференциях.

На самом деле, еще шесть лет назад о Териберке никто не слышал как о китовом месте. Даже жители Мурманской области делились на два типа — первые смеялись: «Какие киты? За всю жизнь тут ни одного не видел», а другие, особенно рыбаки, рассказывали, что чуть ли не тысячу каждый день наблюдают. Чтобы разобраться, где правда, а где вымысел, — нужен сбор данных и публикации. Этого никогда не было в прибрежной зоне Териберки — все научные данные собирали во время выхода в море на больших судах, которые отправлялись в сторону Северного полюса. Даже мне до сих пор до конца непонятно, можно ли Териберку назвать китовым местом. Очень мало исследований, это требует внимания. 

В море в Териберке мы с туристами выходим, можно сказать, наугад. Мы не понимаем пространственное распределение китов на Кольском. Там сплошные фьорды, и киты могут из года в год выбирать один и тот же, а мы об этом не узнаем. Там вдоль берега сотни километров, на которых нет глаз — а они должны быть, чтобы понять, что происходит с китами.

Со мной увидеть китов, конечно, шансов больше: во внутренних чатах Териберки даже есть шутка, что я привожу с собой своих. На самом деле нужна насмотренность на китов — увидеть их не так просто, как кажется. Перед отправлением я читаю лекцию для туристов — в том числе показываю на снимках, как киты выглядят в море. Люди обычно ждут, что увидят полноценного кита — хвост, плавники, всё такое. Но чаще всего можно увидеть только горбик и фонтан. Искать лучше сначала именно фонтан — обычно он выше двух метров. Это, конечно, зависит от погоды: бывает сильный ветер, плохая видимость, и он сливается с небом. 

Потом мы с туристами, как и в научных экспедициях, распределяемся на четыре квадрата по кораблю, и каждый смотрит в свою сторону моря. Если этого не сделать, все будут смотреть только вперед. Мало кому приходит в голову, что нужно следить за всей акваторией, а не ждать, что киты появятся перед кораблем. 

Еще китов можно находить по изменениям на поверхности воды. Например, мы знаем, что где‑то в акватории видели кита, но он ведь потом ныряет и задерживает дыхание. Когда он машет хвостом под водой, создаются определенные волнения, которые меняют структуру воды на поверхности. Если кит совсем близко, то появляются «блинчики» на воде, как когда камень запускаешь. Я такие вещи замечаю, да и ребята, которые выходят со мной в море, очень быстро учатся.

Стыдные и не очень вопросы про китов

Может ли кит зацепить лодку, всплывая?

Обычно киты держатся около поверхности или в пределах 20–30 метров, потому что им не надо глубоко погружаться. Они питаются на поверхности, им надо выныривать и дышать постоянно. Если мы говорим про больших усатых китов, то они могут погружаться глубоко, чтобы уходить от кораблей и не сталкиваться с ними. Это вообще очень маловероятно, потому что киты отлично чувствуют корабли и сами стараются избежать встречи.

Это работает примерно так же, как у нас со столбами на улице. Ты его, конечно, обойдешь, но бывают исключения — например, отвлекся и врезался. Китов отвлечь довольно сложно, но если «столб» начинает двигаться быстро и непредсказуемо, то столкновение возможно — да и то скорее «столб» врежется в кита, чем наоборот. 

Это как раз про правила наблюдения за китами. В 90% случаев столкновения вредят не кораблям и лодкам, а китам. Они могут испугаться и уйти из акватории, если корабль резко меняет траекторию, набирает или сбавляет скорость.

На какое расстояние вы обычно подходите к китам?

Есть определенные задокументированные правила — считается, что расстояние должно составлять 50–100 метров. Но есть еще нюансы по скоростному режиму кораблей и лодок. Надо подойти на безопасное расстояние к киту, встать на минимальную скорость или на дрейф, и вреда ему никакого не будет. Бывает, правда, что сам кит нарушает дистанцию: выныривает перед лодкой, поднимает морду, осматривает, заныривает прямо под носом. 

Увидеть, как кит прыгает, это шанс на миллион?

В той же Териберке в прошлом году у нас был так называемый китовый бум. Я его прозвала «Териберская ВДНХ»: у нас в маленькой бухте было 20 китов, для этой губы это очень много, и вообще в истории Териберки такого не было зафиксировано. И, конечно, киты нас одарили просто всем: мы наблюдали в море, как они спят, как кормятся; они прыгали, били хвостами, и всё это продолжалось больше двух месяцев. Звучит так, будто это происходило каждый день, но, конечно, киты вели себя по‑разному. В какой‑то день, например, они в основном прыгали — можно было с берега наблюдать даже — а потом не прыгали еще дня три.

Если кит прыгает недалеко от лодки, не захлестнет ли ее волной?

В моей научной практике бывало, что киты выпрыгивали около лодки, но от них обычно идет больше брызг, чем волн. Технику заливает, тебя тоже, но реальной опасности нет. Лишний раз киты возле лодок не прыгают — но только если у них достаточно пространства. Бывают ошибки со стороны людей — предположим, есть три кита в небольшой акватории, а вокруг 20 кораблей. Китам просто некуда деться, и если приспичило попрыгать — а мы до сих пор точно не знаем, почему киты прыгают, — то они это сделают и в таком ограниченном пространстве.

Часто ли киты издают звуки?

У китов есть спектр звуковых эффектов, часть которых мы слышим, а часть — нет. Пение китов, которое обычно люди представляют, это звуки горбатых. Они поют в теплых водах, раньше это связывали с размножением — якобы самцы таким образом привлекают самок — но эта теория не подтвердилась. Есть гипотеза, что это просто возможность самцов общаться, проводить время друг с другом. Они встретились и такие: «Йоу, давно не виделись, давай споем нашу песню!» Репертуар из сезона в сезон они меняют — это можно сравнить с нашей модой: петь одно и то же надоедает, но через некоторое время тебя тянет опять в девяностые. Вот и у китов мода циклична. 

Поют только самцы. У них есть еще общение на других частотах, но это не то пение, которое мы привыкли слышать в фильмах. Это могут быть гудки, звуки типа стрекотания, сложно повторить. То, что мы слышали под водой в Арктике, — это не пение, это звучит иногда очень странно: будто холодильник сломался или телевизор шумит. 

Можно ли заметить, что киты отличаются по характеру?

Конечно, бывают более характерные киты, но надо детально рассматривать каждую ситуацию. Кто‑то любопытный, а кто‑то более пугливый. Например, появляется кит, который явно интересуется лодкой, и если там такое происходит раз в несколько лет, то на это обращаешь внимание. Чтобы серый кит вот так поднял голову и явно смотрел именно на тебя — воу, круто! Но если бы такое увидел турист, который впервые вышел в море, он не понял бы, что происходит что‑то необычное. Мы же всё фиксируем и отмечаем. Часто такое любопытство встречается именно у китов‑подростков, тут всё как у людей. 

Иногда появляются и киты‑любимчики — например, на том же Сахалине мы можем узнавать китов. Есть специальный каталог, я его называю китовыми паспортами: у каждого своя страничка, самые удачные фотографии с левой и правой стороны, снимок хвоста, имя и номер. Есть специалисты, которые знают почти всех китов в этом каталоге и умеют их узнавать, но на смену уже приходит молодое поколение. Они вообще не знают, как этих китов различать, и им как раз очень нужны каталоги.

При этом узнать кита — это не как увидеть знакомое лицо в толпе. Они отличаются очень маленькими нюансами, это больше похоже на чтение звездного неба. 

Кит может просто показать горбик и уплыть, но вот такая работа — надо хоть что‑то сфотографировать, чтобы можно было потом по каким‑нибудь пятнышкам его опознать. Бывают волны, плохая видимость, но надо хоть в лепешку разбиться, но сделать. 

Заметны ли какие‑нибудь нюансы отношений между китами?

У усатых китов социальные связи еще активно изучаются. Мы точно знаем про связь матери и детеныша — когда ребенок переходит полностью на взрослое вскармливание, мама говорит: «Пока», и они живут сами по себе. Эти киты могут собраться вместе для охоты, и есть некоторые предпочтения — с кем каждый кит больше любит это делать, но это только изучается. А вот с зубатыми китообразными, косатками, белухами, кашалотами совершенно другая история. Их относят к хищникам, и они были вынуждены быстрее развиваться, чем усатые киты, которые питаются планктоном.

У зубатых очень высокое социальное развитие, у них тесные семейные связи. У многих матриархат: когда бабушка — главная и учит младшее поколение, передает им знания, языки, методы охоты и миграции. Это крайне важный аспект, потому что сам факт того, что животное остается лидером после потери репродуктивной функции, говорит об очень высокоразвитом существе.

Бывает ли, что киты дерутся друг с другом?

Бывает. Иногда зубатые киты нападают на более мелких зубатых. Косатки могут гонять дельфинов активно. Дельфины даже могут нападать на детенышей своего же вида — чтобы самка снова смогла размножаться, потому что она в этом не заинтересована, пока присматривает за детьми. 

Даже те самые всеми любимые дельфины‑афалины, которые считаются очень добрыми и жизнерадостными, шпыняют морских свиней. Это маленькие китообразные, которых дельфины буквально буллят. Почему они это делают — вопрос. Для кого‑то это, может быть, тренировка перед охотой, а может, и что‑то другое.

Как отреагирует мама‑кит, если лодка окажется недалеко от ее китенка?

Часто, если не нарушать правила наблюдений, она просто меняется с детенышем местами, но скорость движения и поведение в целом остаются прежними. Это как когда ведешь ребенка за руку по тротуару, а сам идешь ближе к дороге. Такой инстинкт сохранения чада: понимаешь, что вроде бы дорога сейчас не угрожает, но всё равно ребенка держишь с другой стороны. Нападать, как медведица, мама‑кит точно не будет. Если лодка ее потревожит, она сделает всё, чтобы вместе с ребенком из этой акватории уйти.

Просто плавающие коровы

У меня профдеформация — я отношусь к китам как к объекту исследований, не романтизирую их. Вообще киты — это парнокопытные, и я к ним отношусь примерно так же, как люди обычно относятся к коровам. Ну, кто‑то их любит, кто‑то нет, но это просто коровы. Для меня так же с китами — ну, плавают и плавают. Но мне всё еще интересно — почему они плавают именно здесь? Какие у них особенности поведения, генетики? 

Был момент — я плавала в течение трех месяцев с китами в Арктике как фридайвер, и однажды случился нырок во время полярной ночи, видимость была очень плохая. В воде еще было много планктона и органики — такие маленькие точки, и ледышки небольшие плавали. Было ощущение, что я попала в Star Wars! 

Очень своеобразная местность и минуты моей жизни — я в холодной воде ныряю в настоящий космос, где‑то рядом эти гиганты. И тут два кита появляются в моей видимости, и я понимаю, что всё правильно, — я плыву рядом, но не на их траектории, мне не надо суетиться, у меня достаточно воздуха и я могу нырнуть еще глубже. И мы с китами проплыли вместе какое‑то время. Я смотрела в глаза китам и плыла, и они плыли, а вокруг — Star Wars. Очень сложно сказать, как долго это продолжалось — может, всего несколько секунд,— но для меня реально прошла целая жизнь.

Конечно, я по‑прежнему каждый раз очень рада видеть китов — это отмечают капитаны и гости. Мне говорят: «Блин, Настя, ты уже тысячу раз их видела», а я отвечаю: «Да, но они всё еще чудо чудесное». Я впервые вышла на вейлвотчинг (whale watching — наблюдение за китами) в подростковом возрасте в Доминиканской Республике и увидела горбатых китов — маму с детенышем. У нас случился мэтч! Я поняла, что киты будут моей жизнью. 

А когда я в сознательном возрасте впервые встретила китов уже на работе, это было, конечно, своеобразное ощущение. Ты выходишь в море с командой, которая видит китов уже много лет, романтизм там вообще на нуле. Хоп — говорят, фонтан появился, ты только хочешь испытать какие‑то эмоции, а тебя сразу включают в работу. Иногда ловлю себя на мысли, что в экспедициях 90% времени наблюдаю китов через фотоаппарат или другие приборы, а не своими глазами. Очень редко удается уделить несколько секунд, чтобы просто так постоять и посмотреть, и такие моменты очень ценятся.

Однажды была у нас экспедиция, мы отработали уже всю группу китов, и тут глохнет мотор. В таких случаях мы сразу его зажигаем и работаем дальше. А тут — вокруг нас еще много китов, красный закат, фиолетовое небо… И вот момент, когда должны были включить двигатель, но еще не включили, — рулевой смотрит на меня, я смотрю на рулевого и говорю: «Давайте посмотрим». И мы просто встаем, прекращаем работать и глядим на эту картинку — было здорово. Ради таких моментов, вообще‑то, многие и приезжают наблюдать за китами, а по факту эта работа совсем не такая. Это обычный труд со своей рутиной, минутка в тишине с китами на закате бывает редко.

Дать себе право на эмоциональные ямы

В научной практике самое опасное — это штормы. Мы работаем чаще всего в холодных водах, а их нельзя недооценивать. Если ты оказался в воде, у тебя очень мало времени, а в наших условиях до тебя вряд ли смогут быстро добраться. Бывали случаи, когда на маленьких лодках мы попадали в волны, которые нас обкатывали, и мы были на грани переворота. Бывали и сильные штормы, это действительно страшно и неприятно. 

Если говорить о фридайвинге — в прошлом году мы ныряли с китами во время полярной ночи. Мы были первыми, кто такое сделал, и это очень небезопасная история — по‑хорошему, так делать нельзя. Еще и волны были большие.

Фридайвингом занимаются в специальных костюмах, в которых можно находиться два часа в воде, всё безопасно. А наблюдать за китами в научных экспедициях ты просто утепленным выходишь в море на лодке. Чаще всего это происходит в труднодоступных местах, ты живешь в палатках или каких‑нибудь домиках, до цивилизации сотни километров. И что делать, если вдруг перевернулась лодка и все оказались в воде? Ближайшая помощь в 200 километрах. Если у тебя есть рация, можно связаться с МЧС, но всё равно какое‑то время они будут до тебя добираться.

Я часто ныряю с людьми, которые никогда не пробовали фридайвинг. Конечно, многие испытывают дискомфорт, когда не видят, что может их коснуться в воде. Другие испытывают панику из‑за того, что костюмы обладают повышенной плавучестью. В них вообще‑то безумно тяжело утонуть, они как огромный спасательный жилет. Надо уметь занырнуть определенным образом, потому что иначе ты вообще никак не погрузишься: тебя выталкивает наверх, и вестибулярный аппарат не понимает, что происходит. 

И что делать? Не получается плыть, как в бассейне, эта новизна плюс холодная вода — и люди теряются. Успокаиваешь, ловишь страх и панику, прорабатываем это всё в течение минут 10. Потом человек выходит на берег и такой — обалдеть, я не знал, что на такое способен, да еще так быстро! Перед погружением туристы могут потренироваться в бассейне, но это необязательное условие. Всегда проходит брифинг, где рассказывают про технику безопасности и другие важные моменты.

В экспедициях вообще часто происходят изменения сознания — и хорошие, и плохие. Экспедиция — это замкнутое пространство, где ты находишься 2–3 месяца вдали от цивилизации, ограничен кругом общения, часто без связи. 

Конечно, многие переживают разные кризисы, будто проживают маленькую жизнь. Тут важно, чтобы команда была хорошая. Я убеждена, что хороший руководитель — всегда немножко психолог: замечает эти сложные состояния, когда они только начинаются, и помогает правильно их пережить, чтобы не доводить до кризисов. Такая же логика в туризме. Впрочем, когда мы выходим на кораблях, никаких негативных эмоциональных историй обычно не встречаем, кроме укачивания.

У нас есть такое понятие — эмоциональная яма. Каждый раз, когда ты ездишь в поля, чем продуктивнее и дольше была поездка, тем сильнее будет откат. Это психологический спад, потому что в экспедиции у тебя другая жизнь, а потом ты резко возвращаешься в быт, цивилизацию, — как с этим справляться? У меня есть психолог, мы учимся выравнивать эмоциональный фон. Можно научиться делать этот переход более плавным, но это приходит с опытом. Другой вариант — просто смириться, что это происходит, и дать себе право на эмоциональные ямы. Ты их проживаешь и через некоторое время восстанавливаешься. 

Для меня отдых — это в том числе спорт. Я хожу на фридайвинг, в бассейн, бег тоже хорошо работает. Но еще я абсолютно спокойно могу три дня лежать в кровати и смотреть сериалы — даю себе на это полное право. 

Моя работа связана с общением с людьми, а иногда самые яркие экстраверты — это на самом деле заядлые интроверты. Я очень открытый человек, у меня нет проблем с коммуникацией, я очень люблю людей, но еще больше люблю проводить время с собой. 

Чем дольше у меня был период открытости к людям — хотя и на естественной ноте — тем дольше мне потом нужно восстанавливаться. Есть тут и нюансы — иногда не вижу друзей по полгода. Может, когда‑то у меня было что‑то похожее на ломку без экспедиций, но сейчас скорее нет. У меня такой график, что я, наоборот, пытаюсь распланировать год так, чтобы подольше побыть в Москве. Однажды меня не было там восемь месяцев за год! 

У меня вся работа связана с путешествиями, я очень много разъезжаю, но для меня фридайвинг — это отпуск. Только что вот была в Дахабе — это столица фридайвинга в Египте. Там есть такое отверстие в море, окруженное кораллами, — Голубая дыра больше сотни метров глубиной. Вот в нее я ныряла. А вообще, я обычно шучу: как удивить специалиста по морским животным — отвезти его в горы. Всякие восхождения на Эльбрус — это для меня дикость неизведанная. Когда я приехала в Сочи и поднялась на высоту, стояла пораженная.

Это как знать, что любишь чай, а кофе не любишь

Путешествия для меня — это что‑то само собой разумеющееся. Конечно, я всегда любила их за проживание отдельной жизни; в поездках ты быстрее растешь, развиваешься, получаешь опыт, у тебя выстраиваются новые нейронные связи. Я начала путешествовать самостоятельно лет с 16 — неважно куда, хоть автостопом со 100 долларами, но надо было уехать.

С семьей я ездила в основном за рубеж. У отца было правило — минимум два раза в год семейный отпуск, и чем отдаленнее место — тем прикольнее. С учетом того что это были девяностые и занавес только приоткрылся, даже Европа в туристическом плане была что‑то с чем‑то. А мы ездили по островам, в кругосветки на кораблях — много чего было. 

При этом поездки не были дикими, экспедиционными: мы связывались с туроператорами, у нас были самолеты‑отели, как положено. Когда ты ребенок, такие вещи воспринимаешь как должное, а я начала ездить с семьей где‑то с двух лет. Мне, конечно, больше запоминались не острова, а всякие Диснейленды.

В путешествиях, когда приходила в гостиницу, всегда искала канал National Geographic — тогда в России его не было или были какие‑то другие нюансы. И была картинка в голове — как ты в лодке ищешь китов, в кепке, у тебя загоревшее лицо, морщинки от солнца и всё в таком роде. Лет в 14–15 я четко определилась, что буду ветеринаром, и выискивала определенный вид животных, которыми буду заниматься. 

Качество, которое нужно в любой работе, это уверенность в себе. На любом пути молодому специалисту старшее поколение может говорить, что это не его дорога. И если ты уверен, что хочешь заниматься выбранным делом, то тебе не помешают ни комментарии старших коллег, ни что‑либо еще. А научная среда бывает достаточно сложной — можно попасть в хорошую атмосферу с поддержкой, а можно совсем наоборот. Очень важно не сломаться. Еще в нашем деле важно физическое здоровье — приходится, например, лодки таскать, так что я постоянно хожу на спорт, качаю спину, руки и ноги.

Я никогда не думала о своей работе как о чем‑то мегавысоком или глубоком. Это мне, видимо, повезло. Я шла дорогой, видела ее перед собой. Я к этому отношусь как к пути, и это для меня само собой разумеющееся — не могу представить, что у меня что‑то могло сложиться по‑другому. Это как знать, что ты любишь чай, а кофе не любишь. Ты же не выбираешь это своим девизом — просто знаешь, что это для тебя хорошо. 

Вот так мне хорошо и в работе: тут есть все аспекты, важные для меня в контексте самореализации. Мне она самой нравится, поэтому моему внутреннему эгоисту классно, но она и приносит пользу другим — мой внутренний альтруист тоже доволен. Просто это путь, который у меня есть, а другого я не видела никогда.