Чукотка: вернуть красоту затонувшего мира

Детство в сказочном мире

Я вырос в городе — в Анадыре. Моя бабушка по материнской линии — чуванка. Чуванцы — одно из племен юкагирской группы, которое в XVII веке породнилось с дежневскими казаками, пришедшими на Чукотку с Русского Севера. В результате этого смешения получился удивительный микс: люди, с одной стороны, были православными, а с другой — оставались язычниками. 

У них были монголоидные черты лица, но при этом они общались на поморском языке, мешая его с чукотским и юкагирским. Из‑за того, что родной поселок моей бабушки — Марково — находился в верховьях реки Анадырь в относительной изоляции, чуванцы до конца XX века сохраняли культуру предков‑поморов.

Мой дед‑эскимос умер молодым, а с бабушкой‑чуванкой я вырос. И все чуванские бабульки приходили к нам домой и пели поморские песни, плясали, колядовали и так далее. Я вырос в каком‑то сказочном мире чуванской культуры. А эскимосы жили далеко от Анадыря, поэтому к ним я попал только в 22 года. 

До этого, поскольку мама моя — эскимоска, я мог слышать от нее рассказы об этом народе, но Анадырь, по сути, был русским городом. Точнее, советским. А настоящая традиционная культура коренных жителей Чукотки, конечно, обитала в других местах.

Поэтому в 1991 году, поступив во ВГИК с намерением снимать фильмы на Чукотке, в первую же экспедицию я отправился на север. То есть попал на родину эскимосских предков уже взрослым, стал осматриваться и потихоньку погружаться в среду, которой был лишен в Анадыре. Но слава богу, что я туда попал.

Оттиск своей и чужой жизни

Делать что‑либо на Чукотке довольно сложно. Приехать туда — это уже поступок. Природные условия не всегда благоприятствуют, и надо быть готовым, что может не сложиться половина того, на что ты рассчитываешь. А когда приезжаешь туда с целью — допустим сделать фильм — ты питаешь большие надежды, заражаешь своей идеей и обнадеживаешь людей, которые с тобой едут. 

И тут начинают возникать непредвиденные обстоятельства, которые вам препятствуют — от анекдотических до страшных, сопряженных с риском не только для тебя, но и для людей, за которых ты взял ответственность. И в этих условиях ты должен выполнить задуманное, и это требует от тебя проявления качеств, которые в обычной жизни — например в Москве — не востребованы.

На Чукотке всё гораздо проще — понятнее. Ты пребываешь в некой системе, которая живет сама по себе и существует по своим законам — таким… настоящим. Это данность, в которую ты должен как‑то встроиться. И если понимаешь это — ловишь тон событий, угадываешь их порядок и проходишь через все стены. 

Тогда ты чувствуешь себя значительно более уверенным, сильным, мудрым, чем когда вошел в эту реку. Но стоит вернуться в Москву — это знание улетучивается. Однако у тебя есть спасительная штука, когда речь идет про кино — и вообще, наверное, про творчество в целом. Полетел бы туда какой‑нибудь прозаик или композитор, и с ним бы произошло то же самое.

Он содержит в себе всё — твой опыт и проявления людей, которыми ты восторгался (я имею в виду героев своих фильмов). Во время постпродакшена возникают разные обстоятельства, производственные и финансовые, которые препятствуют работе над фильмом, но у тебя уже есть этот слепок, оттиск своей и чужой жизни. И ты не можешь предать этот материал. Он требует от тебя не сдаваться. И ты стараешься сделать фильм максимально выразительным, чтобы быть честным перед собой и перед людьми. Чтобы то, что вы прошли вместе, не оказалось пустым звуком.

Превратиться в архетип

Когда ощущаешь причастность к народу, к поколениям за твоей спиной (а их сотни!) — чувствуешь себя гораздо сильнее. Ты понимаешь, что на протяжении сотен лет они довольно благополучно существовали в экстремальных условиях, и это дает тебе право быть сильным. 

Жизнь в городе требует совершенно других качеств и навыков. Когда мы снимали фильм «Книга тундры», у нас был герой — Борис Фёдорович Вуквукай, человек традиционного сознания. Для него мир населен духами; любая возвышенность, любой распадок, любой ручей укоренен в культуру и как‑то в ней представлен, упомянут в мифе или семейном предании, у него есть дух‑хранитель.

Но дети чукотских оленных людей 10 месяцев в году проводят в интернатах и только два — в тундре. Мы стали свидетелями, как внуки Вуквукая — тогда им было лет 10–12 — оказались в тундре раньше обычного, не после окончания учебного года, а весной. И Борис Фёдорович имел счастливую возможность чему‑то их научить. И когда он учил своего внука Пырката запрягать оленя, а тот как‑то неловко разбирался с упряжью, Вуквукай смеялся и называл его неграмотным! 

Для него грамотность — это владение навыками и знаниями, которые помогут оленеводу выжить в тундре. Вот когда эти люди полноценно и круглогодично живут на своей земле — они грамотные. Если их оставить в покое, они становятся безупречными людьми тундры. 

То же касается морских охотников. Когда они в поселке — ну, там все одинаковые: ходят в магазин, в клуб, в больничку и так далее. Но стоит только им сесть в свои промысловые лодки и оттолкнуться от берега, они становятся архетипическими персонажами. 

Они превращаются в архетипы, потому что выходят в море ровно так же, как выходили их предки 100, 200 и 700 лет назад. Единственное — у них другие технические средства: руль‑мотор, вооружение современное и так далее. Но всё это в конечном счете может не сработать, когда закончатся патроны или бензин. 

Я утрирую, конечно, но чем дальше они уходят от берега, тем больше превращаются в реальных потомков и хранителей духа великих первопроходцев Арктики.

Настоящие люди

Коренные жители Чукотки называют себя «настоящие люди». Настоящий человек понимает, кто он такой: какими были его предки и каким он благодаря этому стал. Сейчас осталось мало людей традиционного сознания — с цельной картиной мира. Много поколений жителей Чукотки прошло через воспитательную систему интернатов, которая лишает людей этой цельности. Она внедряет совершенно другие ценности и принципы жизни. 

Окараулить стадо в 12 тысяч голов — это та еще цель, добыть кита — тоже не каждый человек способен. У человека настоящего есть вот такие большие, сущностные задачи — например, как сохранить свой народ. А заменяется это совершенно дурацкими, пустыми целями, без которых можно обойтись. 

Много десятилетий к коренному населению Севера, Сибири, Дальнего Востока относились снисходительно — они, дескать, немного необразованны, как‑то не сразу хватают, например, геометрию. Просто у них совсем другой склад мышления, менталитет, культурные особенности, на которые их настроили многочисленные поколения предков.

Я тоже ощущаю эту связь — не могу без этого жить. То, что я чувствую на Чукотке, это не удовольствие… это гармония с миром, с окружающими и с самим собой. И она возникает именно в тех обстоятельствах. Ты находишься в экстреме, и для тебя это нормально. Это как принимать контрастный душ: сначала холодная вода пугает, но стоит привыкнуть — это становится неотъемлемой частью твоей натуры. 

То же ощущение полнокровной жизни — на Севере, во время многочисленных выходов в море (я ходил сотни раз на охоту). Когда мы снимали в тундре, работали не покладая рук: герои тебя не примут, если будешь оставаться человеком со стороны, который просто наблюдает и ждет, когда ему в клюв положат еду. Ты должен, как и все, работать с утра до вечера. 

Пока не станешь разделять их жизнь, ты о ней не расскажешь. И всё, что ты там делаешь и чувствуешь, вот это настоящее, каким‑то волшебным образом аккумулируется на пленке, и твои чувства останутся в фильме. Ты их подчеркнешь в монтаже, в озвучании, в тексте, но самое главное — они есть в самом материале.

Я иду в ведро

В начале нулевых у меня был проект «Два океана». Ветхая баржа должна была выйти из поселка Энурмино на северном побережье Чукотки, пройти Ледовитым океаном, через Берингов пролив — в Тихий, там дойти до районного центра за едой, топливом, памперсами — короче, за всем тем, чего в Энурмино нет, — и вернуться обратно. И это происходило регулярно — то еще путешествие, на которое люди шли, просто чтобы обеспечить свой поселок необходимыми вещами. 

Представить себе, что в Москве, чтобы купить памперсы или макароны, ты должен пойти на крайне рискованное путешествие с абсолютно не известным концом… Ведь что с тобой будет — непонятно, а ты должен просто за спичками съездить. Здесь всё гораздо проще.

В 1995 году у нас была экспедиция на мыс Дежнёва. Мы планировали приехать туда на пять дней — снимали фильм «Птицы Наукана», который рассказывал про древнее поселение, закрытое в 1958 году. И ностальгию, и боль, которые испытывают родившиеся там люди, мы должны были каким‑то образом визуализировать. Наукан — для них понятие гораздо большее, чем археологический объект. Это планета, целый мир, который они потеряли. 

Мы сняли на мысе Дежнёва первые планы с науканцами. Потом они уехали, а мы остались, чтобы почувствовать это место и попытаться раскрыть через образы. Около 12 часов мы спускали вещи в поселение оттуда, где остановился вездеход, — каждый на себе тащил 50 килограммов техники. Снимали мы тогда на кинопленку, всё это было у нас в больших коробках, ящиках. И неожиданно выяснилось, что мы забыли палатки — а нам пять дней жить на мысе Дежнёва! 

И тогда мы заняли одно из покинутых науканских жилищ — мантыгак. В каменном кольце буквально настелили полы и «заселились», сказав при этом: «Я иду в ведро». Это буквальный перевод фразы с науканского — чтобы духи тебя приняли и ничего тебе не сделали, нужно произнести эти магические слова. Палатки, разумеется, не появились, и всё время на мысе Дежнёва мы провели в этом жилище. Потом дожди пошли, мы настелили крышу, покрыли ее жестью. 

С людьми, которые должны были нас забрать, произошло недопонимание — кто‑то сообщил им, что нас уже сняли с мыса, и они не приехали. На самом деле мы оставались там, постоянно работали, каждый день совершали длинные переходы. Продукты у нас закончились на девятый день. После этого мы добывали себе пищу сами: в первый день я убил евражку, потом мы ходили на птичий базар, собирали яйца, грибы и ягоды, охотились на моржа… 

В общем, была такая эпопея, когда нам приходилось и работать, и выживать. Нас случайно нашли на 15-й день. Но мы еще не всё досняли, и оператор остался охранять аппаратуру, а мы с ассистентом вернулись в Уэлен, где на полярной станции купили два мешка продуктов. Тогда там обеспечение было серьезное, мы взяли всё: крупы, консервы, ананасовый джем… Мы возвращались в Наукан на три дня, а продуктов брали на месяц. И с этими огромными мешками вернулись на мыс, чтобы доснять то, что не успели.

Но из‑за тумана, видимости 100 метров и непонимания, куда идти (нас привезли на мыс внутри вездехода, пути мы не видели), я останавливал вылазку, мы возвращались обратно в мантыгак, залезали в свой блиндаж и ждали хорошей погоды.

В последние дни перед тем, как нас нашли на мысе, с нами случались разные наваждения: мозг от недоедания выдавал всякие галлюцинации — звуковые и визуальные. Но кино мы сняли, оно получилось и прошло по фестивалям. 10 лет спустя фильм «Птицы Наукана» был показан в Голливуде, потом в штаб‑квартире National Geographic в Вашингтоне — и смотрелся так, словно снят вчера.

А когда мы выбрались с мыса, интересно было на себя взглянуть в зеркало — ты видел обтянутый кожей скелет с пластинами мышц. Мы все похудели страшно. Но всё было не зря. Мы, участники экспедиции, считаем дни, проведенные на мысе Дежнёва, одними из лучших в нашей жизни. Мы прожили их по максимуму, снимая большое кино о действительно трагической странице истории местного населения.

Науканцы потеряли буквально рай. Когда их заставили покинуть мыс Дежнёва, большая часть старшего поколения ушла из жизни в течение 20 лет. Жить в другом месте для них было невозможно.

Затонувший мир

Наукан стоял над Беринговым проливом на высоте шестиэтажного дома. Жизнь там била ключом: постоянно присутствовали гости из Уэлена, из других поселков, многие приезжали с Аляски. Там жил очень сильный и красивый народ, который, по сути, исчез — его уничтожили. 

Когда люди жили на побережье традиционным укладом, у них весь календарно‑хозяйственный цикл сопровождался обрядовым. Живая духовная культура давала им уверенность в успехе. Без обращения к силам‑покровителям они не могли быть убеждены, что добудут, допустим, достаточное количество китов, или моржи придут в нужном количестве, или охотников не унесет в море со льдами.

Сейчас очевидно, что единицы из представителей коренного населения Чукотки могут рассказать свои мифы и сказки, немногие говорят на родном языке. И тем не менее у людей, ведущих традиционные виды хозяйствования — промысел морского зверя или оленеводство, — знания сохранились. Их дело дает им — как сказать? — не ресурс, не источник, а как бы постоянно бьющие ключи. Никуда эта культура не делась на самом деле. 

Мы завершили фильм «Птицы Наукана» такой метафорой... Через всю картину текут дежневские ручьи, имеющие разный облик и голос; на них мы положили воспоминания и мысли науканцев, которые рассказывают о своем мире так, словно он жив; в конце фильма ручьи уходят под огромные валуны, и под этими камнями продолжает бурлить поток. Мы его не видим, но слышим — и знаем, что в каком‑то месте он выйдет наружу. 

Традиционная культура пока ушла в глубину. Я думаю, если создать благотворные условия, если вернуть ей значимость и людям объяснить… Объяснить, как важно чувствовать связь с прошлым и с людьми, что жили раньше на этой земле, то, думаю, этот ручей выйдет. Нужно со стороны поддерживать в детях интерес к тому, кем они являются, культивировать их понимание собственной ценности, значимости и величия их предков.

Красота — из жизни и снов

На Чукотке есть уверенность в том, что всё будет хорошо — вопреки всему. Ты будто подключаешься к какому‑то каналу, и нет ничего невозможного. Другое дело, что завышенных ожиданий испытывать тоже не стоит: что‑то может пойти не по плану. Не плохо, а просто иначе. 

Ничего сакрального в этом нет, просто много раз это было пройдено — иначе не бывает. Вот, например, ты пошел охотиться на нерпу и не смог ее добыть. Можно по этому поводу погрустить, но не более того: в следующий раз пойдешь и добудешь. Никуда она от тебя не убежит, потому что по‑настоящему необходима.

Здесь тебя не волнует суровый климат — это не главное, можно и потерпеть. Конечно, нужно преодолевать обстоятельства, твой физический ресурс может закончиться, но надо держаться. Зато духовная сила на Чукотке неиссякаема. Когда мы для проекта «Хозяин земли» строили поселение морских охотников, перевезли 1500 тонн камня на тачках вручную. Я иногда говорил команде: «Ребята, любое препятствие, которое вы преодолеваете, отдает вам свою силу».

И теперь от поселения, которое мы построили на мысе Опасном, исходит невероятная мощь. Если бы был какой‑то прибор, измеряющий энергию места… Она там совершенно дикая, и она есть в каждом из нас — в тех, кто бегал с этими тачками в течение двух сезонов. Чукотка дает ощущение твоего истинного масштаба — ты ставишь цель, движешься и в какой‑то момент чувствуешь себя очень большим.

Вернуть старый мир

Проект художественного фильма «Хозяин земли» должен вернуть не только какие‑то бытовые предметы, которые ушли на моих глазах или за несколько десятилетий до моего появления. Возможно вернуть и знания, и навыки, и технологии. Действие фильма происходит в начале XVII века, и два с половиной года мы создаем вселенную этой истории, ее материальный мир. 

Самым сложным оказалось воссоздать эскимосское поселение из камня, плавникового дерева, скелетных костей кита и шкур морских животных, потому что ни одного традиционного поселения эскимосов уже десятки лет не существует. Мы собрали авторский коллектив из ученых, архитекторов, художников и эскимосских старейшин и за восемь месяцев реконструировали традиционное жилище науканских эскимосов — мантыгак. Именно Наукан я выбрал в качестве прототипа поселения. 

В июле 2022 года при поддержке Минвостокразвития мы начали строительство на мысе Опасном в заливе Креста. Поселение включает 12 жилищ; кайги — общинный дом для сходов и праздников в зимнее время; хозяйственные постройки: вешала — арки из челюстных костей кита, на которых будут сохнуть промысловые байдары; мясные ямы для хранения продуктов морского промысла; святилища из черепа гренландского кита… 

Еще нужно насытить мыс следами многовековой жизни морских охотников. Это звучит как мечта? Да, это и есть мечта.

Что‑то уходит, но важная для тебя красота сохранена на экране — например красота людей, которые занимаются традиционным делом. Кого‑то уже нет на свете, но в фильме они живы и испытывают самые возвышенные чувства. Сохранена и их любовь друг к другу — вот, например, в фильме «Добро пожаловать в Энурмино!».

Там показано довольно депрессивное место — мы постарались отразить обстоятельства, где люди живут, по сути, брошенные, оставленные на произвол судьбы… Но, по‑моему, сумели выполнить и сверхзадачу — передать красоту этих людей, их любовь друг к другу и к своему миру, хоть он и такой изуродованный.

В фильме «Книга моря» мы объединили эскимосский миф о женщине, которая родила кита, и сказку «Майырахпак на Анурвике» — получилось одно повествование о родстве людей и китов и возвращении к корням. Мы с художником Эдуардом Беляевым постарались сделать это максимально выразительно, артистично и близко к образности мира, который ушел от нас в музейные экспозиции и фонды, в книги по этнографии. Он превратился в объект археологии, интересный очень узкому кругу.

Поэтому так важен «Хозяин земли»: он должен этот мир вернуть. Чтобы он жил не в анимации, не в рассказах — обычно, например, в документальном кино показывают какой‑то пейзаж, а фоном идет сказка или рефлексия одного из жителей Севера о том, как когда‑то жили он и его предки. Нет, этот мир необходимо показать, чтобы он существовал с абсолютной очевидностью. Сначала на экране, а потом, если повезет, он выйдет обратно из‑под камней.